Александр у края света - Страница 6

Это было как раз то время, когда Диоген разыгрывал свой знаменитый (возможно, печально знаменитый) аттракцион «жизнь в бочке». Он был призван низвергнуть безмозглый материализм, свойственный нам, обычным людям, посему Диоген отказался от всех удобств, оставив только самое необходимое — а именно перевернутый сосуд из-под масла с дырой в боку, через которую он вползал внутрь и выползал наружу. Горшок этот имел чрезвычайный успех у публики, которым он бесстыдно пользовался, перекатывая проклятую штуковину с одной гастрольной площадки на другую, стараясь оказаться поближе к большой, благожелательно настроенной толпе; он залезал в свой сосуд и зыркал из него дикими глазами, пока не собиралась аудитория достаточная, чтобы оправдать представление.

Разумеется, он никогда не ночевал в своем сосуде. Как только спектакль заканчивался, он пристраивал его куда-нибудь и прокрадывался в свой собственный уютный теплый дом или же (что случалось чаще) проводил время с той из преданных учениц, чей муж в данный момент отсутствовал в городе. Примечательно здесь то, что никто (кроме меня, конечно) даже не заподозрил его в жульничестве. Оглядываясь назад, я думаю, что всем так хотелось, чтобы он был искренним, что его таким безо всяких сомнений и сочли.

А если подумать, то практически все, что касается Брехливого Пса, было ложью, и ложью самого странного толка: он приложил массу усилий, чтобы казаться гораздо хуже, чем был на самом деле. Когда ему случалось помыться, причесаться и выпрямиться во весь рост (думаю, что одновременно он проделывал это не более пяти раз за всю жизнь), то он оказывался довольно высоким, хорошо сложенным и привлекательным мужчиной, хотя и несколько блеклым; при всем при этом он каким-то образом ухитрялся выглядеть костлявым уродливым карликом. Полагаю, он втирал сажу в кожу под глазами, чтобы они казались запавшими, а скрюченность его фигуры была шедевром актерского искусства, хотя, безусловно, доставляла ему немалые мучения. Как его официальный ученик, я мог наблюдать за ним в отсутствии посторонних, и слышал, с какими душераздирающими стонами он выпрямляет свою натруженную спину.

Так вот. Диоген был на своем посту, в сосуде, когда мы пришли к нему (его нетрудно было найти, по крайней мере в рабочее время). Он расположился в тени, наполовину высунувшись из горшка, а рядом стоял другой знаменитый предмет его реквизита — фонарь (который он зажигал, чтобы бродить с ним при свете дня в поисках честного человека. Прекрасный штрих. Если бы кто-нибудь объяснил мне, что все это значило, я был бы очень благодарен); он отщипывал крошки от сухой хлебной корки, которую всегда держал под рукой.

— Диоген, — сказал мой отец.

— Проваливай.

Отец (простоватый, уважаемый, обладатель отменного здоровья, большой любитель чеснока и лука) совершенно не знал, как на это реагировать, поэтому притворился, что ничего не слышал.

— Диоген, — повторил он.

— Не слышал, что ли, что я сказал? Боги, как ужасно быть одновременно глухим и тупым, наверное. Уходи, ты заслоняешь мне вид.

Отец, человек прямой и бесхитростный, повернулся кругом, чтобы посмотреть, о чем он говорит.

— Какой вид? — спросил он. — Тут же стена.

— И что?

Будучи ребенком, я тут же раскусил притворство Диогена — в конце концов, он всего лишь играл грубияна — и пожелал ему удачи. Но знал я и то, что простота отца может проявляться по-разному: оскорбите его три раза подряд, и он всего лишь смутится, но попробуйте повторить это в четвертый раз, и вы отправитесь домой, унося зубы в шляпе. Почему-то я решил, что будет нехорошо, если отец сломает шею этому странному типу.

— Пойдем, — сказал я. — Мы ошиблись местом. Это не философ Диоген, это всего лишь цыпленок.

— Помолчи, — ответил отец машинально; пока мы не повзрослели, он всегда говорил «помолчи», стоило кому-то из нас открыть рот. Но Диоген чуть-чуть подался вперед и приподнял неопрятную бровь.

— Как ты меня назвал? — спросил он.

— Цыпленок, — повторил я.

— Ты думаешь, я похож на цыпленка?

Я кивнул.

— На двуногое, лишенное перьев. Извини, что побеспокоили тебя.

Это было, конечно, самой бесстыдной лестью, однако я предположил (правильно) что Диоген ценит лесть почти так же высоко, как и деньги. Объясняю: однажды, когда Диоген пребывал в фазе охоты на великих, что с ним периодически случалось — он называл это «гноблением» — он пристрастился являться на публичные лекции знаменитого Платона (ученика Сократа, Основателя Академии, величайшего из живущих философов; отвратительного ублюдка, ковырявшего в носу за едой). Как-то, когда Платон читал лекцию «Что есть человек?» и, добравшись до описания черт, роднящих человека с другими животными или противопоставляющих его им, он употребил эту фразу — «двуногое существо, лишенное перьев»; она привлекла внимание Диогена. На следующей лекции Диоген уселся в первом ряду, дождался, когда Платон произнесет свою Фразу, встал и швырнул ощипанного цыпленка на середину сцены.

— Вот! — сказал он громко. — Человек Платона.

Я знаю, в пересказе эта история много теряет. Вероятно, лучше всего было бы присутствовать при ней лично. Но этот случай положил конец платоновским лекциям на несколько дней, и бедняге стало затруднительно выходить из дому при свете дня, поскольку его тут же окружала толпа мальчишек, возникавших из ниоткуда и не отстававших, которые беспрерывно кудахтали и размахивали руками. Будь на его месте кто-то другой, мне стало бы его жалко.

Так или иначе, лесть сделала свое дело.

— Я буду говорить с тобой, — сказал он мне. — Очевидно, все мозги в вашей семье достались тебе. Чего ты хочешь?