Александр у края света - Страница 70

— Хорошо, — сказал я. — Я вижу, нам надо об этом поговорить. Поэтому почему бы тебе не успокоиться и не взять себя в руки? После этого мы сможем разобраться, что тебя раздражает.

Она издала причудливый яростный визг.

— Спасибо, я не хочу успокаиваться, — ответила она. — И я без тебя прекрасно знаю, что меня так «раздражает», распроученый господин афинянин.

— Хорошо, — сказал я. — И в чем проблема?

— В тебе.

Я вздохнул. Менее терпеливый человек давно бы сдался, но я был не таков.

— Если мы хотим хотя бы сдвинуться с места, тебе придется выражаться поопределеннее. Посмотрим, сможешь ли ты немного сузить претензии. Что именно во мне заставляет тебя терять контроль и швыряться предметами. Лицо? То, как я ем суп? Звук моего голоса?

Она уставилась на меня.

— Да все вместе, — сказала она.

Я задумчиво почесал ухо.

— Странно, — сказал я. — Я выглядел, действовал и звучал точно так же всю свою жизнь, и тем не менее до этого момента никто не метал в меня посуду. Можешь ты объяснить этот феномен?

Она покачала головой.

— Там, откуда ты явился, пользуются посудой? — спросила она.

— Моя дорогая девочка, Афины являются ведущим поставщиком наилучшей столовой посуды в Греции.

— Тогда я не понимаю, — сказала она. — Я думала, что такой высокомерный, назойливый, манипулятивный, завернутый на своей особе ублюдок, как ты, должен был научиться увертываться от летающих тарелок раньше, чем ползать.

Я был поражен.

— Не понимаю, — сказал я. — О чем, ради всех богов, ты говоришь?

— Ох, отправляйся в преисподнюю, — сказала она.

— Это не ответ, — заметил я. — Нужно что-то поубедительнее, если ты хочешь, чтобы я согласился…

Она грохнула кулаком о стену.

— Я ничего от тебя не хочу, — сказала она, — только чтобы ты убрался из моей жизни и не возвращался назад. Можешь ты это уразуметь? Ты мне не нравишься, и ты опасен. Из-за тебя меня вышвырнули из моего собственного дома и из дома отца, я осталась без мужа и я беременна. Если ты можешь придумать что-нибудь похуже этого, за исключением потери руки или глаза, то у тебя адски могучее воображение, — она бросила на меня яростный взгляд и добавила, — О да, я забыла. Чтобы довести ситуацию до совершенства, ты предлагаешь отправиться с тобой на край света и жить там в деревянной будке, осаждаемой дикарями, в качестве твоей подстилки, племенной кобылы и прислуги. Уж конечно, от подобного предложения ни одна девушка в здравом уме не способна отказаться.

Она опустила руку на стол недалеко от маленького кувшинчика с маслом, и я инстинктивно пригнул голову. Хорошо известный факт: стоит им войти во вкус — и уже ничто не сможет удержать их от метания различных предметов. Она заметила это движение и посмотрела на меня взглядом, способным поджечь траву.

— Все в порядке, — вздохнула она. — Я не собираюсь тебя поранить, если ты об этом беспокоишься.

— А, но ты уже это сделала, — немедленно отозвался я (даже мне трудно было пропустить такой очевидный намек). — Ранила меня, я хочу сказать, — я печально покачал головой: чистейшее воплощение уязвленной добродетели. — Попробуй все-таки взглянуть на ситуацию рационально, хотя бы для разнообразия, вместо того чтобы давать волю свои неистовым женским чувствам. Мы начали с дружеского делового соглашения, устраивающего обоих — предложенного, кстати говоря, тобой, если ты еще этого не забыла. Хорошо, кое-что пошло немного не так и ты оказалась в неприятном положении — не столь уж неожиданном для тебя, если только тебя не удосужились научить самым элементарным вещам — но я полагаю, ты решила не обращать внимания на эту возможность, считая, что с тобой ничего подобного не произойдет; некоторые люди обладают особой способностью к этому, и я им даже завидую временами. Сам-то я с рождения одержим сомнениями. В общем, возникла проблема; ты весьма разумно обратилась ко мне за помощью…

— Я никогда... — вмешалась она. Я не дал ей закончить и слегка повысил голос.

— Ты обратилась ко мне за помощью, — повторил я твердо. — Я обдумал положение и нашел в высшей степени практичное решение — и что взамен? Несговорчивость и враждебность, вот что, в дополнение ко всем расходам и затруднениям, которые свалились на меня по твоей милости. Но это ничего, — продолжал я. — Я понимаю, сейчас чрезвычайно трудное и беспокойное время для тебя, ты напугана и потрясена, вот и кидаешься — натурально — на меня, точно так же, как перепуганные дети набрасываются на родителей, которые заботятся о них и оберегают. Это совершенно естественная реакция, я наблюдал ее много раз, и поскольку я в той или иной степени принял эту роль по отношению к тебе…

Тут она издала громкий, неприятный звук, нечто среднее между воплем и визгом свиньи, опалившей в огне рыло.

— Заткнись, а?! — выкрикнула она. — Я не хочу знать, в каком плохом положении я оказалась, я не желаю всего этого слушать. И подумать только, ты казался мне привлекательным из-за своего ужасного плаксивого афинского голоса.

— Феано, — сказал я; она вскочила на ноги, но я оказался быстрее и поймал ее за руку. К несчастью, это оказалась та рука, на которой ее гнусный муж практиковался в искусстве пирографии и она завопила от невыносимой боли. Конечно, я тут же ее отпустил, но вред уже был нанесен; ассоциация уже сформировалась в ее уме.

— Феано, — повторил я. — Послушай, я извиняюсь…

Пустая трата воздуха, разумеется. Она вылетела вон, как дрозд, сумевший вывернуться из лап неопытной лисы.

Я сел, чувствуя невыразимую горечь. И не от ее грубости и неблагодарности…