Александр у края света - Страница 51

После этого я встал, стянул с головы шляпу — и наступила полная тишина. Я посмотрел на на публику, потом на Аристотеля, и тут будто какой-то злобный бог заговорил моими устами, произнеся слова, о которых я сожалею до сих пор.

— Ладно, начальник, — сказал я. — Где мои три драхмы?

Тут в нас начали швыряться всяким — в основном фрукты, надкусанные колбаски, несколько камней и черепки. Единственным опасным для жизни предметом оказалась оторванная нога маленького бронзового треножника, и было совершенно справедливо и правильно, что она угодила мне прямо в висок и мигом отправила на пол, как жертвенного быка. Следующее, что помню — злобная ухмылка Диогена и ужасающая мигрень — девять баллов по шкале головной боли. И вот поэтому-то, Фризевт, я и опасался, что Аристотель организовал для меня тайное и кровавое убийство в диких македонских пустошах, которое можно было бы свалить на немирных иллирийцев или медведей. Как-никак я нанес ему тяжкое оскорбление (а помимо перенесенных им унижения и позора он вдобавок лишился солидной суммы денег, заказав сотню копий монографии — все эти копии, без исключения, пошли на завертывание рыбы и рукоятей щитов), и на месте Аристотеля я бы не успокоился, пока обидчик не заплатил три обола паромщику Харону за поездку в один конец через Реку Смерти.

Вот так. Рассвет наступил, а я все лежал, не сомкнув глаз, в общем и целом живой, и отчаянно желал оказаться в Аттике, где если кто возжелает твоей смерти, то попросту обратится в суд с обвинением в измене, и все свершится на мирный, цивилизованный манер. Я подкрался к дверям и принялся ждать, пока не увидел хозяйского сына с ведром овса для мулов. Тут я выскочил во двор и схватил его обеими руками.

— Ладно, — сказал я. — Что происходит? Почему никто со мной не разговаривает? Однако бедолага только таращился на меня, издавая тихий скулящий звук, так что я отпустил его и в смущении уселся на подсадочный мостик; тут кто-то за моей спиной шумно прочистил горло.

— Доброе утро, — сказал Леонид. — Что-то ты рано. Плохо спишь?

Я кивнул.

— Объясни мне, — сказал я, — дело в твоих соплеменниках или во мне? Почему со мной никто не говорит?

Леонид ухмыльнулся.

— Они напуганы, — сказал он.

Я моргнул.

— Напуганы?

— До полусмерти.

— Кем, мной?

— Змеей.

Я открыл рот, но не смог издать не звука.

— К этому моменту, — продолжал Леонид, — слухи разошлись по всей Македонии: бойтесь афинского волшебника и его приятеля-духа. Суеверный народ. Ничуть не лучше фессалийцев. Между прочим, — добавил он мрачно, — у фессалийцев есть все причины быть суеверными, поскольку каждый третий из них — ведьмак.

Насколько я понял, это была шутка, но я не чувствовал желания рассмеяться (не говоря уж том, что по моим сведениям это чистая правда).

— Это же идиотизм, — сказал я. — Слушай, сколько я должен повторять, что никакой змеи — никакой! — в проклятом кувшине нет? Понял?

Леонид медленно склонил голову.

— Ты говоришь, что нет, — ответил он. — Царица Олимпиада говорит, что есть. И кому люди поверят? Сам догадаешься?

— О, ради... — Для меня это было черезчур. — Жди здесь, — сказал я. — Никуда не уходи. Я сейчас вернусь. — Я кинулся к себе, схватил кувшин и прибежал назад. — Итак, — сказал я, — будешь свидетелем. Я размотал горлышко сосуда и приподнял крышку. — Ну вот, как ты можешь видеть, никакой...

И надо же мне было как раз в этом момент уронить кувшин (к счастью, он упал в большую кучу конского навоза и не разбился), а через какую-то микроскопическую долю мгновения из горлышка высунулась черно-зеленая змеиная голова и выстрелила языком в моем направлении.

Да простят меня боги. Есть у меня пунктик в отношении змей. Никогда не выносил этих ужасных созданий.

— Ты что-то говорил? — спросил Леонид, не моргнув глазом.

Змея выпросталась из кувшина и юркнула в солому. Я не мог двинуть ни единым мускулом.

— А ты храбрец, — продолжал Леонид. — Один легкий укус такой змеи, и ты помрешь раньше, чем закроешь глаза.

Утешительные сведения. Примерно через минуту мне удалось взять себя в руки, и я пустился в объяснения, что это была либо чья-то шутка, либо покушение на мою жизни со стороны Аристотеля, либо политические интриги, связанные с царицей Олимпиадой, либо исключительно причудливое стечение обстоятельств, либо игра света... тут я заметил, что царевич Александр стоит в дверях и смотрит на меня.

Чудесно. Прекрасное начало дня.

— Мой предок Геракл удавил двух змей еще в колыбели, — сказал Александр.

Леонид улыбнулся ему.

— Геракл, — повторил он. — Забавно. Я слышал, это был ты.

Александр бросил на него взгляд, от которого и скиф затосковал бы по дому.

— Нет, — ответил он. — Это был Геракл.

— А, ну что же, — сказал Леонид. — Но, полагаю, если бы змеи забрались в колыбель к тебе, они бы тоже прожили не долго.

Я кое-как справился со своими ногами и тут же воспользовался ими, поспешив извлечь свой кувшин из дерьма. День и без того не задался, не хватало еще подслушивать, какая там у Леонида с Александром личная вражда. В другой раз я бы припал к ней, как собака к пролитому вину — сведения изнутри полезны всегда, как не уставал повторять мой отец — но прямо сейчас я был не в том настроении. Я убрался внутрь, протер кувшин пригоршней соломы и собрал свои вещи.

И тем не менее, думал я. Случаются с человеком и большие несчастья, чем неожиданное чудо, окончательно доказывающее, что он не бродяга и шарлатан — в особенности если он шарлатан и бродяга, как раз нашедший работу. Наиболее вероятно, это Олимпиада подсадила ко мне змею; вот только если она хотела уравновесить мной в целом не змеино-ориентированный педагогический коллектив Миезы, то зачем было приказывать смертельно ядовитой змее прятаться в моем кувшине, который я с большой вероятностью рано или поздно открою и буду немедленно укушен? От мертвого от меня не было бы никакого проку; так что, если это не было каким-нибудь примитивным ритуалом — испытанием змеей, скажем, чтобы выяснить пригодность к выполнению задачи — теория моя рушилась на месте, оставляя мне единственную версию: Месть Аристотеля. В этом, конечно, был смысл. Устроив смерть Эвксена, предполагаемого заклинателя змей, от зубов его собственного питомца, он с изящной зеркальностью мстил за причиненное ему годы назад унижение.